В середине двадцатых годов прошлого столетия Пришвин снял деревянный домик с пустырём на окраине Сергиева Посада — здесь и жил он, невольный свидетель постепенного уничтожения Троице-Сергиевой лавры. Запись в дневнике Михаила Михайловича, сделанная 22 ноября 1929 года:
«Снимают колокола, и тот в четыре тысячи пудов, единственный в мире, тоже пойдёт в переливку. Чистое злодейство, и заступиться нельзя никому и как-то неприлично: слишком много жизней губят ежедневно, чтобы можно было отстаивать колокол...»
Новая власть коверкала всё, даже русский язык — его, конечно, большевикам требовалось «модернизировать».
В один из январских дней 1934 года в калитку постучали:
— Здесь живёт Литер Атор?
Здоровенная девица с тонким, чуть ли не детским голоском, отправленная к Пришвину с поручением, как-то странно делила незнакомое ей в записке иностранное слово на две половины, точно первая была именем, а вторая — фамилией. Пришвин не стал комсомолку разочаровывать: сколько в том русском бунте было разных неистовых! А уж товарищу Кантору сам Троцкий всенепременно велел к революции подключиться. Почему бы этого не сделать и товарищу Атору? Его, между прочим, приглашают читать не где-нибудь — на вечере КурКрола.
А вот о последнем Пришвин понятия не имел. И теперь комсомолке пришлось удивляться: как же товарищ Атор не знает, что такое КурКрол. Да это же «курсы кролиководства»!
— Вы не знаете даже, какие книги я написал, вы зовёте меня просто из любопытства, и самое лучшее было бы для вас, если бы я пришёл с обезьяной, — грустно пошутил Пришвин.
Как и следовали ожидать, реакцию старого писатели на новые сокращения слов поняли буквально:
— Нет, мне товарищи ничего не поручали, мы даже не знали, что у вас есть обезьяна…
